Я сдала на 80 из 100 экзамен, о предмете которого ещё за 24 часа до него не знала ничего. Теперь я знаю, что способна постичь что-то, что должна была учить 5 лет в школе и потом ещё семестр за ночь.
А ещё кто-то всё-таки залил в контакт несколько песен с альбома Мистангетт, что очень здорово, хоть и совсем нечестно, потому что айтюнс у меня работать отказывается, а в гугловом маркете альбома нет
А ещё в Фоли Берже сейчас ставят почти что мюзикл мечты, а я на него, скорее всего, не попаду.
Но там мало того, что Фанни, Орор и Венсан, ещё и Голан (поёт!!), а теперь ещё и Максимильен Филипп!


Да и на кучу остального крутого я тоже не попаду — 1789 в 3D в конце сентября, презентация альбома Матьё в начале октября, возвращение SLC (с Нуно!) в начале октября...

@темы: ma vie ordinaire, si j'existe c'est d'еtre fan

---

Вот, например, прекрасное
Восхитительная очень солнечная Кендис
И совсем уже взрослый Джон, только почему-то опять стриженый, но всё равно такой красивый, что вот на 3:59 я просто почти задохнулась



И да, видео уже 2 или 3 дня, но от "фанклуба Эйзена" в контактике я благополучно отписалась, потому что там

всё очень плохо

развелись девочки, которые обсуждают, как долго и в какой позе они будут с ним трахаться, когда увидят. Противнее таких могут быть разве что девочки: "Ах, я бы несомненно дала Микеле трижды, но он мной не заинтересуется, потому что спит с Флошенькой"

@темы: si j'existe c'est d'еtre fan, ложка дёгтя

---

Поднять оценку по английскому на 70 баллов из 100 за 2,5 минуты, при том что последний раз на английском я говорила в январе — это победа
В честь этого подготовка к физике ну хотя бы на пару часов откладывается)

---

Вместо подготовки к экзамену сижу и читаю сказки.
Готовность к экзамену меньше 15%
Сказки невероятно красивые, мрачные и.. такие сказочные.

Вот например

Мой отец был кондитером. Я спала на подушках из сахарной ваты; пока я спала, они растворялись в моем поту и слезах, и, проснувшись, я прижималась щекой к хрустящим красным льняным простыням. Многие вещи в доме моего отца были сделаны из конфет, ведь он был юным гением: в свои пять лет он приготовил шоколадный трюфель, такой темный и с таким насыщенным вкусом, что новый кондитер императора сидел на ступенях своей великолепной золотой кухни и пускал слезы в перемазанные трюфелем усы. Так что, когда мой отец обнаружил, что у него появилась дочь, он подрезал ей уголки и определил ее сладость с не меньшей тщательностью, чем у своих конфет.
На завтрак у меня был воздушный ирис с пузырьками. Я ела свое свежесваренное яичко из имбирного марципана, разбив его скорлупу молоточком из твердой конфеты-ириски. Вытекавший на рюмку для яйца желток был из лимонного сиропа. Я пила шоколад из черной кружки, сделанной из стручка ванили. А сахарные сливы я ела вилкой из воробьиных косточек; костный мозг вытекал на фрукт, добавляя к сахару странный насыщенный вкус когда-то живого существа. Когда я спросила отца, почему я должна ощущать вкус этих косточек вместе со сладостью конфет-слив, он очень серьезно ответил, что я всегда должна помнить, что и сахар когда-то был живым. Далеко-далеко под красным солнцем, обжигающим морской берег, он был высоким, зеленым и твердым, как костяшки моих пальцев. Я всегда должна помнить, что такие же, как я, дети срезали его, ломали своими загорелыми сильными руками и что их пот на вкус был как соль.
— Настоящий кондитер никогда не забывает про красное солнце и длинные зеленые стебли. Ты не знаешь о сладостях ничего, кроме того что они хороши на вкус и разнообразны на цвет, а это и свинья знает. Мы — ангелы сахарного тростника, мы — волшебники от печи, но если тебе больше нравится быть свиньей, роющейся в листьях…
— Нет, папа.
— Ну, тогда ешь свои сливы, волшебница моего сердца.
И я ела, ощущая насыщенный, волнующий и сладкий привкус костного мозга в сахарном тесте.
Часто я спрашивала отца, где моя мать, нравилось ли ей есть вилками из воробьиных косточек и хотелось ли получать марципановое яйцо на завтрак каждый день. Другие жалобы мне и в голову не приходили.
Отец ерошил мои волосы липкой рукой и говорил:
— Я жил в Вене и спал на подушках терракотового цвета, а императрица облизывала мне пальцы, чтобы попробовать сладости на вкус, и вот однажды утром, теплым, как парное молоко, я вышел погулять, посмотреть на магазины. Моя золотая трость стучала по мостовой, я поглядывал в разукрашенные морозом витрины и слушал, как звенят дверные колокольчики. Я увидел чудесный маленький стеклянный кувшин в окне лавки моего соперника, имя которого даже не заслуживает упоминания: он не умел делать ничего, кроме трюфелей, не удовлетворивших бы вкус даже герцогини. Кувшин был обточен, как бриллиант, и наполнен таким чистейшим сахаром, какого мне не доводилось видеть в своей жизни. Хозяин магазина, маленький человечек, согнувшийся под тяжестью вываливающегося из коробки шоколада, улыбнулся мне, ощерив оставшиеся зубы, и воскликнул: «Алонзо! Вижу, ты одобрительно поглядываешь на мой фиал с сахаром! Уверяю тебя, это лучший сахар, какой когда-либо появлялся в мире. Он был сделан самой удачливой девственницей из самого большого стебля тростника, какой только вырастал на островах, и его успели выхватить у нее прежде, чем он исчез в красном зеве прекрасного рта! Его вымачивали в лимонном молоке, пока он не стал похож на снег, а потом истолкли в сладчайшую пудру жемчужным пестиком и наполнили им кувшин, вылитый из стекол трех церковных окон. Я не любимчик императора, но хоть в этом тебя превзошел!» И, к моему отвращению, карлик от радости затанцевал. Но я выкладывал и выкладывал перед ним монеты, пока его глаза не заблестели от жажды обладания этим богатством, и забрал маленький фиал.
Мой отец с чувством схватил меня за подбородок:
— Я поспешил домой, сварил сахар с дорогими красками и другими, никому не известными, ингредиентами, залил массу в констанциообразную форму, сунул ее в печь, и через час или два появилась ты, и глаза у тебя сияли, как карамельки!
Мой отец рассмеялся, когда я дернула его за ухо и сказала, чтобы он меня не дразнил, ведь у каждой девочки есть мама, а печь в мамы не годится! Он дал мне кусочек медовых сот и отправил гулять в сад, где вдоль белой стены росла малина.
Так я росла. Каждое утро я ела свое яичко и слизывала с губ желток. Я протыкала вилкой из косточек сливы и размышляла о длинных стеблях, растущих под красным солнцем. Я соскребала свою подушку с щек, пока они не краснели. И каждая пожилая женщина в деревне не упускала случая заметить, как я похожа на императрицу на маленьком портрете из слоновой кости: такой же точеный нос, тонкие брови, густые рыжие волосы. Я умоляла отца отправить меня в Вену, куда он сам мальчиком ушел из родительского дома. В конце концов, я отнюдь не была трудным ребенком. И у меня были подозрения — я хотела увидеть императрицу.
Я хотела услышать, как по белым коридорам с зелено-розовыми шахматными полами разносится мелодия, наигрываемая на альтах. Я хотела проехаться на лошади, держась за длинную коричневую узду. Я хотела отведать с фарфоровой тарелки и редьку, и морковь, и картошку, и курицу, и рыбу — и чтобы в них не было никаких пузырьков.
— Почему мы уехали из Вены, папа? — плакала я за ужином, на который подавали зефирный крем и карамельные пирожные. — Там бы я научилась играть на флейте, я бы носила парик, похожий на сахарную вату. Ты сам всему там научился, так почему нельзя мне?
Мой отец тут же залился краской и вцепился в мясницкую доску, на которой нарезал брусьями карамель.
— Я научился предпочитать крем белым кудрям, — прорычал он, — перечную мяту — пикколо, а марципан — императрице. Ты тоже этому научишься, Констанция. — Он прочистил горло. — Это очень важно понимать.
Я полностью отдалась этому уроку. Я пробовала сиропы моего отца и переливала их в серебряные горшки с холодной водой, пытаясь определить, достаточно ли они густы, чтобы стать конфетой. Мои пальцы покраснели — столько ягод я передавила; мои ладони стали сухими и растрескавшимися из-за светлой шершавой бумаги, в которую мы заворачивали дешевые сладости. Я была хорошей девочкой. К тому времени, когда отец преподнес мне то прекрасное платье, я стала лучшим кондитером, чем он сам когда-либо был, хотя он ни за что бы не согласился. Словно по волшебству, конфеты выходили из-под моих рук блестящими и невероятно яркими. То утро было очень ясным. Солнечные лучи пробирались сквозь ставни, похожие на пластинки ирисок. Когда я зашла на кухню, на столе не было ни яичка, ни молоточка из ириски, ни шоколада в сладкой черной чашке. На холодной печи, словно пирог, который нужно остудить, лежало платье. Оно было чернильного цвета, с поясом и несколькими юбками — похожие платья носили женщины из Вены; у подола оно становилось голубым, покрывавшая его бриллиантовая пыль празднично блестела в утреннем свете.
— Ах, папа! Куда же я надену такое платье?
Мой отец широко улыбнулся, но в уголках его рта таилась усталость и печаль.
— В Вену, — ответил он. — Во дворец. Я думал, ты хочешь туда поехать, примерить парик, послушать, как играют на виолончелях.
Он помог мне надеть платье, и, пока он утягивал на мне пояс и поднимал мои рыжие кудри с плеч, я поняла, что платье сделано из твердого синего сахара и тысячи ягод голубики, нанизанных на нитку из застывшего сиропа. Бриллианты оказались кусочками прозрачных конфет, еще немного липких, а пояс украшали ледяные цветы, спускавшиеся белой волной. Все платье было сладостью, сахаром, делом рук моего отца и моих собственных, и ничем другим.
Вена выглядела как рождественский пирог, который мы однажды испекли для баронессы: твердый, в белых облаках, волнах и изгибах, словно кто-то украсил город ванильным кремом. Гнедые лошади везли коричневые коляски. Императорский дворец был таким, будто отец сам его построил. Мы шли по зелено-розовым шахматным полам, и где-то вдалеке пели виолончели. Отец взял меня за руку и провел в более белую и твердую, чем все остальные, комнату; там, на ужасных серебряных резных тронах, сидели император и императрица, они хмурились, словно два демона в день своей свадьбы. Я вздохнула и спряталась за спиной отца, мое синее платье отбрасывало на пол черную тень. Я и не надеялась скрыться от кошмарного взгляда королевских глаз.
— Зачем ты ее привел, Алонзо? — гаркнул император. Он носил короткие светлые усы, ряд медных пуговиц сбегал по его камзолу. — Это существо так похоже на мою жену. Ты хочешь оскорбить нас, поднимая, словно метла пыль, воспоминания о твоих и ее преступлениях?
Императрица залилась румянцем, ее кожа стала почти такого же цвета, как ее волосы, как мои волосы.
Мой отец сжал зубы:
— Я говорил вам тогда, когда вы еще любили мои шоколадки больше всего на свете, что я не прикасался к ней, что я любил ее, как люди любят бога, а не как мужчина любит женщину.
— И все же ты здесь, и умоляешь вернуть тебе мою благосклонность, и привел с собой дитя, ее копию! Это отвратительно, Алонзо!
Выражение лица моего отца стало умоляющим. Ужасно было видеть его таким. Я в смущении и страхе сжала пальцы на ледяных цветах своего платья.
— Но она не мое дитя! Она не ребенок императрицы! Она — величайшее мое творение, лучшее, что я испек в своей печи. Я привел ее, чтобы показать вам, что могу сделать во славу вашего имени, во славу вашего благородства, если вы снова полюбите меня, если облагодетельствуете снова. Если позволите вернуться в город, в мой дом.
Я хватала ртом воздух, слезы наворачивались мне на глаза. Отец достал маленькое серебряное лезвие из-за пояса и направился ко мне. Я закричала, и эхо подхватило мой крик, ставший похожим на писк воробья, из которого вынимали косточки для моих вилок. Я вырывалась, но отец крепко держал меня за руку, словно сжимал ручку ковша, и смотрел на меня большими влажными глазами. Он заставил меня опуститься на колени на полированный пол императорского дворца, и монархи безучастно смотрели, как я плакала, одетая в свое прекрасное синее платье; но императрица хотя бы подняла бледную руку к горлу. Отец прижал лезвие к моей шее и соскреб немного кожи, словно брадобрей, бреющий юношу в первый раз.
Сверкая, сахар полился по моей груди.
— Я никогда не лгал тебе, Констанция, — прошептал он мне на ухо.
Он проткнул лезвием мою щеку, и кровь потекла у меня по подбородку, по губам. На вкус она была как малина.
— Взгляните на нее, ваши величества. Она — чистый сахар, чистая сладость до мозга костей. Я испек ее в своей печи. Я растил ее. И теперь она выросла — и так прекрасна! Взгляните на ее коричные волосы, марципановую кожу, на ее слезы из сахара и соли! И, если вы позволите мне вернуться домой и поставлять к вашему двору шоколад, как это было раньше, и протянете мне снова руку дружбы, она может быть вашей, вы можете обладать величайшей сладостью, когда-либо сделанной в этом мире.
Императрица поднялась с трона и направилась ко мне, и пусть ее одеяние было золотым и со шлейфом, длиннее, чем вся зала, императрица была так похожа на меня, что казалось, это зеркало движется мне навстречу, пущенное спрятанным механизмом. Она пристально и внимательно смотрела на меня, но, казалось, не слышала моих всхлипов и не видела моих слез. Она коснулась моей пораненной щеки и осторожно, кончиком языка, слизнула мою кровь с пальцев.
— Она так похожа на меня, Алонзо. Так странно.
Мой отец покраснел.
— Мне было одиноко, — прошептал он. — И может быть, человек, подаривший кукле лицо богини, заслуживает прощения?
Меня держали на кухне. Повесили на стену, как медный котел или пучок чеснока. Каждый день повар отламывал у меня пальцы, чтобы подсластить императорский кофе, или отрезал прядь моих рыжих волос, чтобы сдобрить пасхальный кулич для первенца императрицы — мальчика с карими глазами, как у моего отца. Иногда шеф-повар осторожно протыкал мою щеку и собирал алый сироп в тяжелую белую чашку. Однажды они, стараясь не причинить лишнего вреда, выдернули мне ресницы, чтобы приготовить лакомство для новорожденной дочери императрицы. Они были добры ко мне и после приложили лед к моим векам.
Они старались не причинять мне боли — по своей природе повара и кондитеры совсем не злы. Молоденькие кухарки пугались, увидев меня висящей прямо над печью, которой касались пальцы моих ног. В итоге они привыкли, и я казалась им не более странной, чем солонка или перечница. Мое платье высохло, ягоды потемнели и выпали, с голубикой всегда так. Добрый маленький мальчик-полотер принес мне грубое черное платье, которое когда-то носила его мать. Оно было из шерсти, настоящей шерсти, собранной с овец, а не испеченное в печи. Меня кормили редиской, и морковкой, и картошкой, и иногда курицей, и иногда даже рыбой с тарелки из настоящего фарфора, и в этой еде не было ни одного воздушного пузырька.
Я состарилась на этой стене, моя марципановая кожа высохла и пошла морщинами, как и обычная человеческая плоть, и то, что ее столько раз кололи, скребли и надрезали, не делало ее свежее. Мои волосы поседели и начали выпадать, и каждый волосок был тщательно подобран. Мне сказали, что чем старше я становлюсь, тем больше и больше императору нравится вкус моих волос, и вскоре я облысела.
Но императоры умирают, как и отцы. В свой час смерть пришла и к тому, и к другому. И когда император умер, уже никто не помнил, что сахар привозили с далекого острова, берега которого палило красное солнце. Вися на стене, я часто думала о красном солнце, о детях, собирающих тростник, о том, каким был на вкус костный мозг в моих сахарных сливах. Тот самый добрый мальчик-полотер вырос и стал дворецким, он снял меня со стены, когда мои кости стали ломаться, и ласково погладил меня по голове. Но он не извинился. Разве он мог? Сколько пирогов, подслащенных моей плотью и кровью, он попробовал?
Ночью я сбежала из дворца, я бежала, пока хватало сил; я, старая, потрепанная карга, ведьма в черном платье, пробиралась через город, бежала дальше и дальше. Я бежала и бежала, мое сахарное тело горело и дрожало от усталости. Я бежала по твердым белым улицам мимо деревень, в которых бывала ребенком, ничего не знающим о Вене, в леса, в темную чащу, где земля была влажной и на мили вокруг нельзя было найти ни крупинки сахара. Только тогда я остановилась и вдохнула полной грудью; мое дыхание тут же превратилось в пар. Огромные черные ветви сосен, ясеней и дубов склонялись надо мной. Я упала на землю, сотрясаясь от сухих рыданий, чувствуя себя в безопасности вдали от всего твердого и белого, от всего, что напоминало внимательные глаза сидящих на тронах, словно у чертей на свадьбе, монархов. Никто больше не будет отрезать от меня кусочков, чтобы подать к чаю. Никто больше не прикоснется ко мне. Я схватилась за голову и взглянула на звезды, мерцающие над кроной деревьев. Было тихо, — тихо и темно. Я свернулась клубком на листьях и заснула.
* * *

Я проснулась от того, что замерзла. Я дрожала. Мне нужно было что-то потеплее черного платья. Я не собиралась возвращаться в места, где меня могли узнать: ни в Вену, ни в деревню, где жил хоть один кондитер. Я не собиралась снова висеть на стене и делиться своей сладостью с детьми. Я собиралась остаться в темноте, под зелеными ветвями. Так что мне нужен был дом. Но я ничего не понимала в домах. Я не была каменщиком или кровельщиком. Я не знала, как сложить трубу. Я не знала, как навесить дверь на петли. Я не знала, как шить занавески.
Но я знала, как варить конфеты.
Я пошла просить милостыню по деревням. Странно, что безобидная старая карга просила сахар, а не деньги? Конечно. Они считали меня безумной, потому что я просила дать мне ягод, ликера и какао, а не несколько монеток? Безусловно. Но старикам позволительны странности, а их мысли не объяснить молодежи. Я собирала то, что они все эти годы, пока я висела на стене, отбирали у меня, и у меня снова отросли волосы. Я вернулась на свою поляну в лесу, под черные стволы деревьев, и приготовилась варить карамель. Я воздвигла толстые коричневые стены из имбирного печенья, скрепленного коричным кремом и зефиром для прочности. Стекла, прозрачные, как утренний воздух, невозможно было разбить. Из трубы поднимался лакричный дым. Лестница была из арахисового козинака, ковры — из красного ириса, а ванная — из мятной карамели. А внутри была большая черная печь, вся потемневшая, в жженом сахаре, с желтым огоньком внутри. Мармелад сверкал на стенах моего дома, как драгоценные камни, а узкая дорожка из черной патоки вела с порога в сторону леса. И когда мои волосы достаточно отросли, я настелила на крышу коричную солому.
Дом, который я построила, был таким хрупким, хрупким созданием. Он был таким же изысканным, как и я сама. И все это время я думала об отце, о красном солнце и трепещущих зеленых стеблях. Я думала о нем, устанавливая разделочный стол, думала о нем, выкладывая пол имбирным печеньем. Я ненавидела и любила его, как это свойственно ведьмам, ведь веление нашего сердца невозможно понять или предугадать. Он ни разу не пришел навестить меня, пока я висела на стене. Я не понимала. Но я делала из карамели кирпичи и стелила на свою постель простыни из ириса, и говорила его призраку, что я хорошая девочка, что я всегда была хорошей девочкой, даже когда висела на стене.
Я сделала подушку из сахарной ваты. Я сделала тарелки из жженого сахара. Каждое утро я разбивала марципановое яичко молоточком из ириски. Но мне ни разу не удалось поймать воробья к своим сливам. Воробьи такие быстрые. Мне так не хватало привкуса их плоти в еде, я желала, чтобы что-то живое и соленое оживило весь этот сахар. Я жаждала чего-то живого в моем хрустальном замке, чего-то, что напомнило бы о том, как дети ломают стебли смуглыми сильными руками. Но в моих сливах не было ни капли живой плоти. Я не могла вспомнить красное солнце и длинные зеленые стебли и поэтому сидела в своем кресле-качалке из леденца, всхлипывая и шепотом разговаривая с отцом, говоря ему, что мне жаль, мне жаль, что теперь я не больше чем свинья, роющаяся в листьях.
* * *

И однажды очень-очень ясным утром лучи солнца пробрались сквозь оконное стекло, и казалось, будто виолончели играют что-то очень сладкое и печальное — этим утром я услышала, как кто-то идет по дорожке из черной патоки. Лети — мальчик и девочка. Они смеялись, а над их головами от голода кричали дрозды.
Я тоже была голодна.


И ещё несколько тут

@темы: сказки

---

Среди заданий к экзамену по английскому есть прекрасный текст про девушку из Беларуси по имени Palina (что, по-моему, читается, как Пэлайна), у которой есть младший брат Micha (что по-английски однозначно читается, как Мича)

Я, конечно, не знаток беларусских имён, но по-моему, авторы, которые старательно говорят о том, что они все такие из себя настоящие англичане с оксфордовским дипломом, на самом деле что-то скрывают

---

Либо вечный обман, либо драка за жизнь, но свой страх отпусти.

Безмятежность ума и улыбка души помогают простить

Простить этот город, где ходят убийцы с глазами ребёнка,

И, напротив, встречаются дети с глазами убийцы.

Где одна лишь ступень отделяет тебя от подонка.

Нам уже не спастись, мы уже перешли все границы.

---

Я вот взяла и две недели назад сложила в кучу часть обрывков в голове и выложила текст на фикбук, а потом у меня случилась сессия и я про него забыла. А его, оказывается, кто-то читает. И даже кому-то понравилось.

А ещё меня добавило в избранное соо франкофонных обзоров. Я сначала была очень удивлена, теперь просто удивлена.

А ещё у меня 16, 18, 19, 20 и 22 экзамены

а в голове происходит вовсе не физика, например, а если вам интересно, то вот что

Род с Себом готовят на завтрак яичницу по кулинарной книге и конечно, всё у них сгорает к чертям
а Бенволио помогает Немой отжимать платье и волосы после того, как Меркуцио столкнул её в воду

а Ноэми учит Тьерри танцевать вальс и гораздо более успешно, чем Силия или Токио

а Наннерль и Сальери случайно сталкиваются на могиле Моцарта и понимают, что, кажется, нашли способ справиться с горем

и опять Род учит Себа кататься на роликах, а Себ учит Рода вставлять линзы, а ещё они вместе рисуют проект торта на день рождения Дова и много-много всего тоже вместе, а еще несколько десятков историй про то, как так получилось, что вместе.

И вся эта каша в голове вырастает в невероятно красочные и детальные сны, только вот особенно про последних двоих они иногда такие, что с утра краснеют даже уши, не то что щёки. И уж вот этот аспект их жизни выплеснуть на бумагу никак не удастся, а всё остальное очень надо выплеснуть, потому что, кажется, для них сейчас в голове совсем-совсем не место и не время

---

Взялась переслушивать когда-то любимую музыку, которую постепенно куда-то забыла.
Канцлера, Йовин, Лору
Зимовье Зверей

Когда-то это было для меня очень важно, а потом приелось и забылось. Сейчас то, что в плеере начинает точно так же приедаться. Моцартов и АиЕ уже пролистываю или совершенно на автомате фоном слушаю, а еще год назад восхищалась каждой строчкой.
Наверное, если я сейчас их сотру, то через год переслушаю и снова восхищусь.
Ну а пока пусть на плеере снова будет дискография Арбенина и много-много менестрелей.Потому что я сейчас плачу над почти каждой песней, всё оно — по-прежнему часть меня, оказывается. Не то, чтобы я была очень сентиментальным человеком, но...

Жермону Ариго

Прослушать или скачать Канцлер Ги Торский блюз бесплатно на Простоплеер

Для чего и над чем поднялась звезда,

кроме серых, неладных, скупых камней?

В этой крепости лучшего нет труда,

чем стоять за нее или вместе с ней.

Если день продержались, и то не зря -

для того и удача нужна войскам.

Господа офицеры, да что терять,

кроме этого неба и этих скал?

Есть кому, кроме нас, подвести итог,

Это нам - не сходить со своих высот.

Может, мир и считает до четырёх,

но за горкой - пехоты под сорок сот.

Это нам - не вникать в переплеск интриг

и не верить излишне красивым снам:

может, где-то Создатель хранит Талиг,

но граница Талига досталась нам.

В этой крепости отдыха лучше нет,

чем смотреть на закат и крутить усы,

ожидая, что завтра другой рассвет

будет брошен войной на её весы,

и останется драться и победить -

для того, очевидно, сюда пришли...

Господа офицеры, кому судить,

кроме этой уставшей родной земли?

На день рождения Лили Эванс

Прослушать или скачать Лора Бочарова 9 января бесплатно на Простоплеер

В отравленном вине

закупорен янтарь -

как капля жара спит в золе камина.

За дверью в тишине

господствовал январь

и кутал старый год своей периной.

Твой подоконник чист, как миг творения,

Строкой не тронут лист,

А дым стремится ввысь,

Девятый день - и в нем твое рождение.

Из праздничных венков еще не вынут остролист...

В заснеженном дворе

две линии следов,

а в линии судьбы так много петель.

Две ночи в январе -

ты не был к ним готов,

в заснеженной душе гуляет ветер.

Тебе неведом щит от Предсказания.

Твой небосвод разбит,

А снег летит, летит...

И с острых плеч скользит Ее касание.

Две ночи в январе, когда душа болит...

Здесь тикают часы,

мигает монитор,

несет адреналин под площадью метро.

Баланс враждебных сил,

скрепленный договор,

на инее окна чернильное перо.

Моя любовь к тебе - застывший маятник:

Не покачнуть весы, не изменить оси -

Я отмолю тебя у самых черных сил.

...Вдоль линии огней несется в ночь такси...

Киру Булычёву

Прослушать или скачать Зимовье зверей Макросхема бесплатно на Простоплеер

Сквозь белые рожицы холодов,

Сквозь мерзлые кратеры стадионов

Я слышу, как в крошеве проводов

Хвостами сшибаются радиоволны.

Уже доля каждого сочтена,

И выжившим велено отсыпаться.

Самая первая седина.

Появилась, когда тебе стало за двадцать.

Алые рваные паруса

Новенькой солнечной батареи

Навряд ли способны на чудеса,

Они никогда тебя не обогреют.

Моих же уже никому не отнять -

Из утлой фанеры, из кровельной жести,

Они пережили почти тридцать пять

Огромных космических путешествий.

Сквозь нынешний день, не лишенный надежды,

И завтрашний выглядит необозримым.

Но небо уже самолетов не держит,

Но небо уже наливается дымом.

Встречено разное на пути -

От полного краха до полной победы.

Но того, что хотелось бы вновь обрести,

Нет даже в туманности Андромеды.

Мы, будто бы дети проторенных трасс,

Привыкли в беде апеллировать к взрослым,

Но взрослые снова, в двухтысячный раз

Сбежали от нас через тернии к звёздам.

Вкушающий завтраки в белых одеждах,

Ты к ужину выйдешь в темно-зеленом.

Но небо уже самолетов не держит,

Оно уже стало, как море, соленым.

Я спрячу свой мозг страусом эму

В песок этой белой больничной палаты.

Прими меня, Космос, в свою макросхему

Хоть самой ничтожной, бессмысленной платой!

Светилам и спутникам их невдомёк,

Когда мы состаримся - до или после.

Корабли, залетевшие на огонек,

Мы в этом будущем - только лишь гости.

Уставшему телу - немного вина,

Чуть-чуть тишины обесточенным нервам...

Последняя лунная седина

Уравняла хребты твои в двадцать первом.

А утром в мерцающий иллюминатор

Я выгляну - и ничего не увижу.

Ведь небу уже самолетов не надо,

Ведь небо уже не становится ближе.

И ещё много-много-много всего.
Чувствую себя предателем. Я жила этим, а потом бросила насовсем. Всегда осуждала людей, изменяющих своим убеждениям и интересам, а за собой этого вот так вот и не заметила.

А с другой стороны, когда я несколько недель назад столкнулась в Яндексе лицом к лицу с Йовин, я смогла спокойно поздороваться, без подгибающихся коленок, заплетающегося языка и всего такого, как раньше. Может, так и надо?

Но.. я, наверное, вернусь. Я без этого снова никак не могу..

Лишь бы только не кончился дождь

За стенами Тампля…

---

Матьё в роли хозяина борделя!
Шикарный, но на фоне остальных он блекнет, если честно

Невероятный совершенно Валентин, Гаэтан в платье и с макияжем, Оливье с кроликооом, хищно-оценивающий Грег..

И.. они убили Матьё!! Задушили чулком! Тамара душит Матьё чулком!! А потом ещё и Жесси закалывает Валентина.



Извините, кажется, у меня пока не складываются слова в предложения

Я, кажется, когда первый раз смотрела, забыла, как дышать.

@темы: si j'existe c'est d'être fan

---

В полчетвертого утра было самое время наткнуться на интервью Salieri Event с Себом, теперь, похоже, еще не меньше, чем на полчаса все попытки учить химию летят к чертям.

Какой же он живой и настоящий и невероятно светлый! Я уже 7 раз умерла от зависти к девушке, бравшей у него интервью. Если он действительно соберётся с промо нового альбом хотя бы на Украину, я умру ещё несколько раз от счастья, потому что это же Сееееб.
Диана вот пишет: "Он такой красивый, что я даже слова забыла, когда включилась камера"

прекрасноепрекрасноепрекрасное

@темы: si j'existe c'est d'être fan

---

У моих одногруппников в понедельник экзамен по французскому, поэтому они от меня требуют говорить исключительно по-французски. Я ошибаюсь в сложных конструкциях, безбожно сокращаю частицы и глотаю буквы, что очень стыдно для меня, но они не замечают и абсолютно довольны
Начинаю уже думать на плохом, но французском, вставлять какие-то слова в русскую речь, вчера ночью телефон записал, что я говорила во сне — угадайте язык.
И, кажется, меня снова накрывает 1789.
Я, например, разобрала всю правую руку для La sentence, а ведь последний раз до этого садилась за пианино года полтора назад

А ещё у меня теперь есть красные джинсы и Себова буква на шее над ключицей
И всё-таки, в моей голове полный и абсолютный фанон, в который так хочется верить.. в который, в общем-то, и невозможно не верить. Сначала я перечитала заново всё про них на фикбуке, потом в старых выкладках ФБ, потом еще кучу всего в дайри авторов.. Учёба катится в никуда, но они же такие, такие, такиииие. И всё у них именно так, просто они не палятся. ОТП такое ОТП

@темы: si j'existe c'est d'être fan

---

Ты слышишь? Обязательно делай глупости!

Рисовала вчера на девчонках хной, осталось ещё половина конуса, весь день хожу вокруг него и пытаюсь придумать, куда бы это применить)

картинка

---

И немножко про итальянский РиДж серьёзно

Джульетту Джулии Луци даже немножко жалко — после поцелуя Меркуцио на Ромео снизосходит озарение и даже практически обнажённую возлюбленную он обнимает довольно отрешённо. С другой стороны и сама Джульетта не особо в нём нуждается, она вовсе не девочка, с самого начала она — женщина. Очень трогательно и по-настоящему сыграны отношения Джульетты и графа Капулетти, в этом в моём внутреннем рейтинге они превзошли РиДж 2001го, над которым я в этот момент разревелась. Ромео Давиде Мерлини — мальчишка, эгоист, совсем не романтик, но иногда вдруг он становится серьёзным и видит окружающий мир не через свой разноцветный калейдоскоп, а по-настоящему. Бенволио — красавчик, балагур, дамский угодник, плюющий по большому счёту на всех, кроме себя. "Самый короткий Оn dit dans la rue в моей жизни" (цитата из чьего-то отзыва о мюзикле) — это точно, да и в Comment lui dire я тоже не поверила. Невероятно прекрасный Меркуцио, совершенно сумасшедший и при этом очень по-взрослому серьёзный, скрывающий своё отчаяние и абсолютное понимание сценария трагедии за пошлостью и истерическим хохотом. Тибальт — жестокий, ничему и никому не доверяющий, в нём гораздо больше боли и отчаяния, чем во всех, кого я видела раньше. Он вовсе не любит Джульетту по-настоящему, но кажется, достаточно хорошо убедил себя в этом. Его боль и отчаяние — от одиночества, от ненависти со стороны и чужих, и своих.

Вообще, все два часа пропитаны абсолютным фатализмом. Верона и её война — это вовсе не похоже на весёлую игру в ненависть остальных постановок, это настоящий ужас и море крови, это пробирает до костей и не даёт улыбаться, потому что необратимость конца слишком очевидна. Герцог — когда-то наверняка сильный и волевой мужчина полностью раздавлен этим ужасом и этой кровью, даже не пытается вмешиваться всерьёз, он не менее трагичен, чем главные герои. И его Верона тоже раздавлена этим совершенно реальным, а не шуточным братоубийством. Смерти, как персонажа, кстати нет. Но достаточно того, что она витает в воздухе, что она в каждом танцоре и в каждом новом событии. Всё неуклонно катится в её объятия и её хохот и торжество практически осязаемы.

Первый РиДж, который делал больно с самого начала, в котором страшно всё. И когда Ромео и Джульетта наконец умерли, я выдохнула скорее с облегчением от того, что этот кошмар, сдавливающий грудь тревогой, наконец закончился. Хотя некоторое ожидание того, что сейчас или леди Монтекки сбросится с верхних этажей, или брат Лоренцо зарежет себя этим же самым ножом не отпускало до самого конца. Очень-очень сильно. И очень тяжело.

@темы: si j'existe c'est d'être fan

---

Итальянский РиДж — фанфик по Ромео и Джульетте Пресгурвика, написанный, кстати, при участии Джулиано Пепарини.

@темы: si j'existe c'est d'être fan

---

Операция -- успешно, хотя всё то, что у неё там было внутри, совершенно ужасно и даже вспоминать не хочется. Хоть бы теперь всё было хорошо и без осложнений из-за печени

---

Завтра 3 зачёта и отработка по физхимии, во вторник 2 зачёта и операция, в среду 2 или 3 зачёта, ну в общем полный финиш. А я сижу и читаю "Маленького Принца" на французском, причём наверное в пятнадцатый раз
Кто-то завтра всё провалит и таки останется наконец без стипендии

---

У собаки за ночь внезапно раздулась во много раз петля и матка, оттуда течёт кровь с гноем, собака перестала нормально ходить и есть, сидит и плачет. Врачи говорят, эндометрит, придётся ампутировать матку.
Почему-то, другие животные у меня вызывают тёплые чувства, но не больше, а Гере стоит чихнуть, чтобы я в панике полетела с ней по лучшим врачам. Каждую её болезнь сомневаюсь в своём выборе профессии — за три часа в клинике раз десять была на грани истерики от кучи жутких идей о том, что с ней может быть. И на самом деле эндометрит — это слава богу, что эндометрит. Что даже не пиометра.
А так, в понедельник зачёт по анатомии теоретический, во вторник — практический — Герина операция. Надеюсь, что меня не допустят ассистировать, потому что не попросить я не смогу, но думать о том, что вот тут моя собака под наркозом лежит и её режут — ужасно, слишком хорошо знаю, каковы риски

---

Мы тут сходили на Attention.Todes. Это что-то невероятное, по-моему. Поражает не только уровень владения телом, а ещё и то, с какой легкостью они всё это делают. Понятно, что это на самом деле лёгкость показная и результат долгих и тяжёлых тренировок. Но выглядит так, как будто для них сальто назад так же естественно, как для нас взмах рукой. И это вызывает особенное восхищение

Честно, первые 10 минут старалась не заплакать, а потом как-то совершенно полностью потерялась, рот закрыла только через полтора часа. Да, Алла Духовая — это всё-таки не Камель Уали , некоторые танцы довольно скучные, местами юмор слишком топорный, но всё это с таким мастерством, что просто завораживает.

После, правда, опять навалилось, ехала в метро и ревела.

Хореография — моя, пожалуй, самая большая мечта, но этого у меня уже точно никогда не будет

немножко красивых видео

---

"Девушка, да какой Вы вообще будете матерью, если выглядите вот так?"
Иногда хочется проколоть что-нибудь на лице просто назло вот таким вот ханжам. Больше одной серьги в ухе, значит, наркоманка и развращаешь малолетних девочек (откуда взялось второе утверждение вообще??)
И почему только мне везёт на таких вот сумасшедших тёток в транспорте?.. Совершенно не умею с ними общаться, хочется либо сесть на пол и зареветь, либо дать ей в лицо, но чаще первое.

---

Наверное надо с чего-то всё-таки начать

Привет.
Я — Ли. У меня нет слуха и чувства юмора, зато есть террариум с пауком и почти непоколебимая вера в то, что всё обязательно когда-нибудь будет хорошо. Я люблю рассветы, мороженое с брусничным вареньем, французский язык и Мёртвое море и совершенно не переношу, когда меня учат жить, хотя сама жить совершенно не умею. Если сложить в стопку все книги, которые я прочитала, то я точно смогу с её помощью сбежать на улицу из своей квартиры на 4 этаже и наверняка смогу сходить в гости к соседям 3-4 этажами выше. Я плохо представляю себе реальность, зато точно знаю, какие на ощупь камни стен Вероны, грива Аслана и ониксовая статуэтка Гвенвивар, как пахнет рассвет в Лиссе и какой почерк у Кэтрин Эрншо. Я умею прыгать тройной ридбергер и вязать узел "австрийский проводник", не умею готовить яичницу и заваривать растворимый кофе, но всё равно, кажется, выгляжу и веду себя как очень девочковая девочка. Когда мне было 4, мама показала мне Нотр Дам де Пари и РиДж, когда мне было 16, я показала ей Моцарта, и наверное именно тогда меня с головой накрыло французскими мюзиклами, а потом Францией вообще.
Я слишком люблю наблюдать за чужими жизнями и каждый раз мечтаю стать хоть немного важным человеком для тех, на кого смотрю огромными восхищёнными глазами, но обычно именно это и мешает.

Будем знакомы?

@темы: никому не интересно